Наталья Бондарчук: «Мама сказала папе: «Сережа, нам надо расстаться»

Когда у Сергея Бондарчука и Инны Макаровой родилась дочь Наталья, ее родители были уже известными артистами. Фильм Сергея Герасимова «Молодая гвардия», где играли Бондарчук и Макарова, смотрела вся страна, до слез переживая трагическим судьбам героев картины. «Я совсем маленькой посмотрела «Молодую гвардию», мама на экране погибала в муках — и тут же ходила рядом живая, цветущая и улыбчивая. И я понимала так: Любка Шевцова хотела стать артисткой, ее помучили фашисты, она поболела, в госпитале полежала, потом выздоровела, поменяла фамилию и пошла во ВГИК поступать, — вспоминает Наталья Бондарчук. — А папа — это Валько, который крошил всех фашистов из пулемета. Я четко знала, что я — ребенок героев, и соответственно одевалась. Напяливала ушанку со звездой, затягивалась военным ремнем, надевала валенки с калошами и шла драться с мальчишками за справедливость. Я была очень воинственным ребенком. Вовсе не хотела быть артисткой, мне казалось, это неправильная какая-то профессия. А самая правильная — пожарники и пограничники… Хорошее было время, до школы я жила очень счастливо».

Но затем в жизни маленькой Наташи, как и в жизни ее папы с мамой, случился крутой поворот — родители расстались…

«Мне было восемь лет. Я поняла, что что-то случилось нехорошее, когда мама вдруг стала очень бурно разговаривать с папой, и при этом у него было странное, убитое выражение лица… И вот ко мне подходит папа, хочет меня поцеловать, а я его отстраняю и говорю: «Папка, я не буду тебя целовать». — «Почему?» — «Потому что ты целовался с другой женщиной…» Он очень расстроился. Много лет спустя мы обсуждали случившееся с Ириной Константиновной Скобцевой (Бондарчук ушел от Макаровой именно к ней. — Прим. ред.). Дело в том, что во время войны погибло огромное количество мужчин, их остро не хватало. А папа олицетворял собой все лучшие мужские черты: темноокий красавец с волнистыми волосами, он играл благородные роли и так далее. В него влюблялись, и не только Ирина Константиновна. У него были, видимо, романы и до нее… Когда папа ушел, у нас остались целые мешки нераспечатанных писем от его поклонниц, и во многих лежали открытки с его портретом, которые продавались тогда в киосках. Их присылали затем, чтобы папа поставил автограф и отправил обратно. Помню, как я разрывала конверт за конвертом, пока передо мной не образовалась целая груда одинаковых папиных портретов… К нему была повальная любовь. Да и актрисы тоже за ним ухлестывали. Но мама просто не верила, что папа может уйти. И папа бы не ушел, если бы сама мама ему не сказала: «Сережа, нам надо расстаться». После объяснения мама в каком-то обморочном состоянии смотрела на спину уходящего папы, а сам он плакал навзрыд. Так они и расстались…

Прошло несколько лет, и вот в школьном кинотеатре нам показали «Судьбу человека». К этому времени отца я уже не видела давно. Как же мне было больно, когда он на экране говорил чужому мальчику, что он его отец, а тот, рыдая, бросался к нему: «Папка родненький, я знал, я знал, что ты меня найдешь!» Настолько невыносимо было на это смотреть, что у меня начался дикий приступ мигрени, который не проходил несколько часов… Я очень долго думала, что папу не пускали ко мне в его другой семье. На самом деле это было не так. Уже взрослой я узнала, что преградой была моя мама. Папа приходил, хотел меня видеть, а она ограждала меня от всяких контактов, боялась их. Я ведь безумно любила отца, и она, видимо, думала, что, если я с ним увижусь, буду переживать еще сильнее. А я страдала, что отец меня предал и даже видеться не хочет…»